Поговорим о том, что вызывает почти единодушное возражение в российском обществе: о западной (прежде всего — американской) политкорректности, ставшей одним из знамен восстания Трампа и Ко. И о том, почему, собственно говоря, политкорректность воспринимается с таким подозрением в России.
Обвинять американскую политкорректность в лицемерии — давно хороший тон. Мол, да, поддержка меньшинств — это как бы правильно, но американцы переусердствовали и превратили поддержку когда-то слабых в новую догму. Расизм наоборот. Кстати, одна из причин — как мы уже сказали — победы рыжего: не выдержало лицемерия сердце среднего американца, и проголосовал он, как душа велит, за честного и чистого, как стекло, Дональда Алоизовича-Вольфыча Трампа.
Хотя я склонен согласиться с тем, что эпоха политкорректности открывает новую эру с новыми же правилами, и новая догма здесь, безусловно, есть, я бы увидел тут и старую проблему. Борьбу, скажем так, естественности против искусственности. Борьбу искренности, природы против культуры. Или — упрощая — борьбу традиционной культуры против культуры современной. В последнем случае нужно так много оговорок, что мы их пока отставим.
В любом случае при кажущейся натужности этого противопоставления, одно практически очевидно: и провластная российская идеология (идеология власти, как главной русской сакральности), и оппозиционный ей либерализм почти в равной степени не приемлют идею политкорректности; и я готов согласиться, что для русской культуры это, действительно, большая проблема. Не сегодня появившаяся.
Если поставить перед собой задачу поиска преимуществ российской культуры (или ее радикального отличия от американской и европейской), то, грубо говоря, это ценность неформального перед формальным. Причем у этого противостояния, которое я еще поясню, есть как очевидные плюсы, так и очевидные минусы.
Про минусы как раз все ясно: все безумие (нерациональность) российской социальной жизни, когда ни институты не получаются, ни возможность договориться между собой по любому поводу (будь перед нами самые что ни есть оппозиционеры типа Яблоко или Парнас), — есть свидетельство неуважения к внятной формализации. Самоограничению. Потому что другое наименование формализованных правил — это закон.
Закон не уважается в России, потому что каждый готов привести множество (да хотя бы один-два) убедительных доводов, позволяющих субъективное толкование закона. И, напротив, доводы, убеждающие, как слепое следование закону представляет собой опасность, если не зло. А субъективное, неформальное толкование закона по сути дела отменяет закон и обязательность его исполнения, потому что субъективность — это исключение. А в законе важны не исключения, а наоборот — наиболее общее и убедительное для многих значение.
То есть вся эта бестолковая социальная жизнь, которая происходит в России не годами и десятилетиями, а столетиями, потому и бестолкова, что построить ее на фундаменте законов, убедительных для большинства общества, невозможно. Не получалось до настоящего времени и вряд ли получится в скором или представимом будущем. Здесь можно было бы привести двести двадцать два примера из классики, которая в этом вопросе заодно с властью, но приведу хотя бы один. Пьер Безухов в плену, инфильтрованный каратаевской смесью славянского буддизма и разгильдяйства: "Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу! Ха, ха, ха". Таких цитат у Толстого, Достоевского и др. можно настричь, как ногтей маникюрными ножницами после двух смен в пионерлагере. Классика вообще на нашей стороне. То есть против закона как Абсолюта.
В этом смысле понятно, почему путинская элита так борется против англосаксонского уважения к закону, противопоставляя ему фиктивные традиционные ценности. Фиктивные, потому что никакой иной традиции, кроме упрямого оппонирования ценностям европейским или американским, то есть формальным, здесь нет. Противопоставляется объективность и субъективность, причем весьма своеобразно: объективность объявляется фальшивой и лицемерной. Мол, в мире сражаются разные субъективности, а победившая субъективность объявляет себя объективной. То есть законом. То есть мухлюет.
Я не буду здесь оспаривать последнее утверждение, но отмечу, что в моем варианте — противостояние формального и неформального — содержится, возможно, другой уровень обобщения. Формализованные правила отличаются от неформализованных тем, что они формализованы. То бишь артикулированы с той степенью дотошности, что стали универсальными и понятными. О них можно прочесть в законодательном акте и примечаниях, в комментариях и условиях. Они пытаются все учесть, не оставляя для субъективного толкования слишком много места. В идеале вообще никакого места.
Это как разметка в цивилизованном городском мире, здесь размечен каждый без преувеличения сантиметр мостовой, и ты либо нарушаешь закон, либо соблюдаешь его — другого не дано.
Так что: почему российская жизнь — эта жизнь, в которой не получается формализация, более-менее понятно. И почему, кстати говоря, от этого порой выть плешивым кобелем на луну хочется.
Но у неформальности, в том числе российской, есть, безусловно, и плюсы. Иначе эта неформальность не была бы нам мила и столь убедительна для многих. Если есть что-то, за что мы любим российскую жизнь (если представить, что место для любви осталось, что не обязательно), то это — ее неформальность. Например, общение, дружеская беседа, особенности взаимоотношения полов и пр.
И если вы хотите мне здесь возразить, заявив, что все это имеет и оборотную сторону, сторону хамства, неуважения самых общих правил, наш природный пошехонский анархизм, неумение (или нежелание) держать слово и отвечать за него, неуважение к приватному пространству, а в итоге злосчастная асоциальность, то я согласен.
Это все от неуважения перед процедурой, которую я назвал формализованным правилом. Но если вы в состоянии вспомнить что-либо приятное, а то и прекрасное из ваших российских впечатлений, то — поверьте — это будет проявлением неформальности. Вы же не вспомните, с каким удовольствием соблюдали правила уличного движения (которые, как и все в русской жизни, правила весьма условные, не для всех и не всегда). Нет, вы вспомните, как выпивали в Царскосельском парке с друзьями за разговорами о литературе, несчастной русской истории и бабах, о том, как сидели все ночь напролет в прокуренном вагоне с клоном Ромки Якобсона или что-либо подобное. Прекрасно — в русском варианте — не соблюдение закона, а его нарушение. Не каждое нарушение закона прекрасно, но и предыдущее утверждение не менее верно.
Если обернуться назад на прочитанное нами, будь это стихи или русская философия (которая и не совсем философия, системы-то нет, так, размышления о многом), то темой и будет борьба формального и неформального, которое борется между собой, а поле битвы — что-то среднее между тем, что называют сознанием, и тем, что называют душой.
В этом смысле, думаю, и стоит интерпретировать протест, который возникает в носителе русской культуры перед американской или европейской (американской больше, потому что она строже, а строже она, потому что в большей степени — протестантская) политкорректностью.
Любая культура — это не столько коллекция артефактов, цветов, узоров и звуков, но и, прежде всего, нотная грамота, свод правил. В этом смысле культура — апофеоз искусственности. Формальности. А русское пристрастие к традиционной культуре — это всего лишь закамуфлированное пристрастие к естественности, природе, архаике. Неформальности. Нечто существовавшее до закона и существующее поверх барьеров, поверх него.
В этом плане противостояние России и Запада (при учете правого поворота Трампа, Фийона и других) — это противостояние формального и неформального в его полюсах. Да, политкорректность — свод новых правил, учитывающих, прежде всего, интересы меньшинств. Но для людей формальной культуры и нет другой возможности сделать убедительным и авторитетным для большинства новые ценности, как объективировать их. Да, любая формализация искусственна. Имплантат. А для тех, кто борется с новыми ценностями, противопоставляя им старые, традиционные, нет ничего естественней, чем обозначить их как свод лицемерия. Лучше черный беззубый рот, чем фарфоровая улыбка до ушей.
Понятны все потенциальные и реальные союзники России. Все те, кому не хочется в новый мир, так как он/они подозревает, что его/их профессионализма, выработанного в другой культуре — культуре нирваны и жгучей печати неполноценности (недостаточности формального) — не хватит для конкуренции. Психологически это очень понятно, но формализация, я бы даже сказал: увы (увы — делая реверанс в сторону российской, да и иной неевропейской культуры), побеждает неформальность. Несмотря на сорок тысяч Трампов. Хотя неформальность, что скрывать, может быть (и часто бывает) по-настоящему мила. Но имя победителя уже известно, и это не наше имя.
